Как Кремль попал в тупик
Москва напрасно по-прежнему отчаянно пытается вернуться к диалогу с Америкой.Российское государство – уникальный случай в современной истории. Эта страна выживает за счет парадокса: превращает слабость в силу, тактику – в стратегию, исключения – в правила, поражения – в победу, цивилизационного врага – ресурс для выживания. Мы до сих пор не знаем, как будет выглядеть мир при Дональде Трампе, но РФ уже надеется на появление новых жизнеобеспечивающих парадоксов.
Да, администрация Трампа, возможно, расширит пространство для маневра российской системе персонифицированной власти, но рано или поздно американцы начнут создавать Москве проблемы. Реакция Кремля может быть непредвиденной и неприятной для мира.
Бенефициар либерального порядка
Посткоммунистическая российская система демонстрирует редкую способность к возрождению в условиях затяжного периода упадка (еще один парадокс). Делает она это за счет одного из своих ключевых изобретений – продолжения собственной жизни посредством использования либеральной цивилизации. Сначала, во времена Советского Союза, она сдерживала этот самый либеральный мир, после – имитировала его стандарты, а сейчас – просачивается и сдерживает его одновременно. Наступившая после Холодной войны эра размытых, постмодернистских норм стала идеальной средой для российских игр в обман, притворство и дискредитацию. Стремление Запада сблизиться с Россией привело к тому, что он начал подыгрывать Кремлю. Тот, в свою очередь, лишь делал вид, что уважает западные ценности.
Некоторое время казалось, что российская система может бесконечно оставаться в этой серой зоне, подрывая Запад изнутри, но избегая явной борьбы за власть и господство. Постмодернизм – с его эклектическим релятивизмом, двойственными стандартами, размытыми гранями между законным и незаконным, правдой и ложью, миром и войной, принципами и прагматизмом – является идеальной средой для процветания такой системы как российская. Политика постмодернистского мира позволила РФ задействовать триадическую модель: одновременно быть с Западом (сотрудничая с ним, когда это выгодно), внутри Запада (путем личной интеграции российского класса рантье в западное общество) и против Запада (чтобы изолировать российское общество от западного влияния). Путин более постмодернистский, чем все западные лидеры – включая Шредера, Ширака и Саркози, ярких представителей политического релятивизма. Если бы Юрген Хабермас писал продолжение своей известной работы «Модернизм и постмодернизм», он, наверняка, назвал бы Владимира Путина воплощением этого тренда.
Россия стала бенефициаром либерального порядка и глобализации, преуспев в использовании ресурсов и слабости Запада для приостановки собственного распада и создания видимости стойкости. С 2004 года напористость российского политического режима росла, но и это ничего не изменило: западное сообщество по-прежнему хотело видеть в Москве партнера, а не врага, надеясь, что сотрудничество нейтрализует российский мачизм (даже после мюнхенской речи Путина 2007 года). Попытка администрации Обамы «перезагрузить» отношения с Москвой стала подтверждением готовности Запада к политике отмежевания от опасных тенденций в России. Сотрудничество с Москвой продолжалось, авторитарный поворот внутри страны старались не замечать.
Аннексия Крыма разрушила эту, казалось бы, идеальную формулу сосуществования. Запад был вынужден реагировать (хоть и неохотно), и прибег к тактике сдерживания. Россия в ответ начала антизападную мобилизацию.
Кемль перевернул глобальную шахматную доску вверх дном. Выгодным для России отношениям с Западом пришел конец. Это может показаться странным и иррациональным, однако этому есть свое логическое объяснение. Москва оказалась в тупике: с одной стороны, Кремль не мог позволить Украине сбежать на Запад, поскольку это подорвало бы его статус великой державы и было бы расценено как проявление слабости; с другой стороны, Кремль пытался избежать конфронтации с Западом. Решившись на аннексию Крыма, российские власти надеялись, что им простят захват чужих земель – так же, как это было в Грузии. Возможно, так бы и случилось – если бы не война на Донбассе.
Россия не была готова ни к новой Холодной войне, ни к многополярному мировому порядку (несмотря на то, что Кремль ратовал за него). Российский политический класс, привыкший к благам глобализации и потребительской жизни на западный манер, безусловно, не хотел, чтобы мир, в отсутствие американского первенства, скатился в состояние дарвиновской борьбы за выживание. События 2015-2016 годов доказали, что Кремль по-прежнему отчаянно пытается вернуться к диалогу с Америкой, хотя на этот раз стремится занять более заметное место за столом.
