Да, администрация Трампа, возможно, расширит пространство для маневра российской системе персонифицированной власти, но рано или поздно американцы начнут создавать Москве проблемы. Реакция Кремля может быть непредвиденной и неприятной для мира.
Бенефициар либерального порядка
Посткоммунистическая российская система демонстрирует редкую способность к возрождению в условиях затяжного периода упадка (еще один парадокс). Делает она это за счет одного из своих ключевых изобретений – продолжения собственной жизни посредством использования либеральной цивилизации. Сначала, во времена Советского Союза, она сдерживала этот самый либеральный мир, после – имитировала его стандарты, а сейчас – просачивается и сдерживает его одновременно. Наступившая после Холодной войны эра размытых, постмодернистских норм стала идеальной средой для российских игр в обман, притворство и дискредитацию. Стремление Запада сблизиться с Россией привело к тому, что он начал подыгрывать Кремлю. Тот, в свою очередь, лишь делал вид, что уважает западные ценности.
Некоторое время казалось, что российская система может бесконечно оставаться в этой серой зоне, подрывая Запад изнутри, но избегая явной борьбы за власть и господство. Постмодернизм – с его эклектическим релятивизмом, двойственными стандартами, размытыми гранями между законным и незаконным, правдой и ложью, миром и войной, принципами и прагматизмом – является идеальной средой для процветания такой системы как российская. Политика постмодернистского мира позволила РФ задействовать триадическую модель: одновременно быть с Западом (сотрудничая с ним, когда это выгодно), внутри Запада (путем личной интеграции российского класса рантье в западное общество) и против Запада (чтобы изолировать российское общество от западного влияния). Путин более постмодернистский, чем все западные лидеры – включая Шредера, Ширака и Саркози, ярких представителей политического релятивизма. Если бы Юрген Хабермас писал продолжение своей известной работы «Модернизм и постмодернизм», он, наверняка, назвал бы Владимира Путина воплощением этого тренда.
Россия стала бенефициаром либерального порядка и глобализации, преуспев в использовании ресурсов и слабости Запада для приостановки собственного распада и создания видимости стойкости. С 2004 года напористость российского политического режима росла, но и это ничего не изменило: западное сообщество по-прежнему хотело видеть в Москве партнера, а не врага, надеясь, что сотрудничество нейтрализует российский мачизм (даже после мюнхенской речи Путина 2007 года). Попытка администрации Обамы «перезагрузить» отношения с Москвой стала подтверждением готовности Запада к политике отмежевания от опасных тенденций в России. Сотрудничество с Москвой продолжалось, авторитарный поворот внутри страны старались не замечать.
Аннексия Крыма разрушила эту, казалось бы, идеальную формулу сосуществования. Запад был вынужден реагировать (хоть и неохотно), и прибег к тактике сдерживания. Россия в ответ начала антизападную мобилизацию.
Кемль перевернул глобальную шахматную доску вверх дном. Выгодным для России отношениям с Западом пришел конец. Это может показаться странным и иррациональным, однако этому есть свое логическое объяснение. Москва оказалась в тупике: с одной стороны, Кремль не мог позволить Украине сбежать на Запад, поскольку это подорвало бы его статус великой державы и было бы расценено как проявление слабости; с другой стороны, Кремль пытался избежать конфронтации с Западом. Решившись на аннексию Крыма, российские власти надеялись, что им простят захват чужих земель – так же, как это было в Грузии. Возможно, так бы и случилось – если бы не война на Донбассе.
Россия не была готова ни к новой Холодной войне, ни к многополярному мировому порядку (несмотря на то, что Кремль ратовал за него). Российский политический класс, привыкший к благам глобализации и потребительской жизни на западный манер, безусловно, не хотел, чтобы мир, в отсутствие американского первенства, скатился в состояние дарвиновской борьбы за выживание. События 2015-2016 годов доказали, что Кремль по-прежнему отчаянно пытается вернуться к диалогу с Америкой, хотя на этот раз стремится занять более заметное место за столом.